Одномерность и символ

Машинизация обществ происходит в результате адаптации этих обществ к миру сражающихся групп-наций.

Доведенная до логического предела и заведенная за логический предел, при этом отторгнувшая и утратившая свою биологическую базу, борьба за ресурсы в мире сражающихся групп – это базовый импульс машинизации общества. «Для выживания мы должны быть более эффективны! Для эффективности мы должны стать машиной! Единой машиной! Каждый человек будет эффективной деталью эффективной машины!» От «одна нация» – к «один улей!»

Нужно повысить эффективность группы (общества) для повышения ее внешней конкурентоспособности.

Для повышения эффективности – стандартизация и машинизация. Как побочный процесс – упрощение, сокращение деталей.

Убираются религия, мораль, культура. Вместо множества иерархий остаются две – деньги и власть. Потом и они сливаются в одно.

Нужно заметить, что они убираются во всех системах – и в России, и в Китае, и в Европе. Разница только в технологиях убирания.

Когда все мозги разные, ищется общий знаменатель, к которому их можно привести привести к одной мере, чисто чтобы облегчить их взаимодействие, а иначе люди друг друга не понимают. Этот общий знаменатель оказывается очень маленьким и низким: это синтез власть-деньги-потребление, причем декларировано может быть что угодно через любой элемент. В остальные можно легко пересчитать.

Даже неверно понятая, одномерно понятая эффективность временно эффективна. Поэтому такая эффективность постоянно побеждает в мире. Только победители – постоянно разные. Потому что победить обычно можно только один раз; от силы два.

Чем больше эффективности в системе – тем более эта система становится машинной. На самом деле это неверно, одномерно понятая эффективность – это не совсем эффективность. Это биологическое самоубийство, и культурное самоубийство, но это эффективно на достаточно большом промежутке времени, чтобы одержать и зафиксировать видимую победу группы. А то, что потом группа исчезает – это уже находится за рамками дискурса эффективности, это уже «философия» и «ничто не вечно».

Специалисты, лишенные качества, а также религии, морали, культуры, только с одним денежно-потребительским измерением, даже не смогут поставить вопрос, что в этом мире не так.

Путь одномерности – это и есть путь деградации относительно многомерности. И путь одномерности – это путь к победе через превосходство над всеми в этой одномерной величине. Многомерность не рассматривается как нечто плохое; просто те ресурсы, которые идут на многомерность, переключаются на одномерную величину, через которую должна быть одержана победа.

Общество образовано от общего; но оно должно отличаться от всех прочих обществ. При одной только одномерности отличаться можно только по количественным показателям – по единым деньгам-власти. Чтобы общество было, оно должно быть привержено общему в нескольких измерениях; и далее это общество может еще структурироваться, но для этого снова нужны множественные измерения.

По мере продвижения к машинизации все элементы кроме машинных сначала рассматриваются как подозрительные, а далее – как враждебные, как попавшие в супермашину вредные насекомые. Все нестандартное с точки зрения машины со временем рассматривается как более и более враждебное.

У человека много измерений. Если всё восприятие можно свести к одному измерению, то это – не человеческое. Есть вещи, которые измеряются деньгами. Есть вещи, которые измеряются степенью структурированности. Есть люди одномерные, у которых все измеряется деньгами или производными величинами от денег – комфортом или степенью компенсации. Многомерные люди таких одномерных людей не любят. Потому что это два разных мира – одномерных и многомерных людей.

Одномерную величину каждый видит со своей стороны, и с одной стороны. Власть, деньги, потребление, понты, секс для молодежи. «С одной стороны» означает, что человек из списка выбирает что-то свое одно; а потом все остальное в эту валюту пересчитывает. Например, все пересчитывает сначала в секс, по прошествии лет во власть, а под конец чисто в деньги. Но это потому и есть одномерная величина, что все эти валюты свободно конвертируются друг в друга. А место, где валюты конвертируются – это одномерный мир.

Всё существующее в одномерную величину пересчитывается. А что не пересчитывается – то просто исчезает из видимости, или пересчитывается криво – например, любовь как способ не платить за секс; т.е. это способность, равная возможности не платить деньги, и эта способность – развести кого-то на любовь – легко пересчитывается в деньги.

Масса управляема. Для получения нужного действия от массы нужно задать массе необходимое число повторов. Масса действует как машина, по программе повторов. Для обеспечения повторов нужны или деньги, или власть. Посредством массы люди вкладывают деньги и получают власть, или вкладывают власть (используют её ресурс для повторов) и получают деньги. В любом случае посредством массы власть и деньги сливаются в одних руках. Число повторов для массы задается за деньги, в результате получается власть. Примененная к массе власть позволяет получить деньги. Получается так, что масса – это такая машина конвертации деньги-власть-деньги.

Живая нация состоит из множества иерархий; в массе эти иерархии утрачены и остается одна общая иерархия. Все ветви власти и деньги и бизнесы собраны в одних руках – у универсальных управленцев-мандаринов. И даже артисты становятся артистами всех жанров сразу: масса не понимает качества, что делает такое возможным.

Происходит упрощение и стандартизация общества как такового: сначала – никакой религии нет, потом – никакой морали нет, потом – никакой культуры нет, есть только потребление. И разум, который за потребление отвечает. Разум – как центр управления человеком-кишкой. А потом и Бога нет, а потом и человека нет. Только кишка.

Одномерность пожирает саму себя за хвост. Зарплаты мужчин и женщин должны быть равны, потому что равноправие, но мужчина всё равно «должен» получать в два раза больше, «иначе он не мужчина». Мир одномерности воюет не с жизнью – её-то он сразу побеждает – он воюет сам с собой – тяжело и очень болезненно, с большими потерями.

Символ – это машинный язык. Есть такая рыба корюшка. Она территориальная, и дерется со всеми рыбами, у который есть яркое красное пятно. И пятно гораздо важнее. Когда пятно закрашивали – она не дралась. Когда его рисовали на картонке, чисто символически похожей на рыбу – она нападала.

Откуда символы? Чтобы прописывать явления в программах, применяется язык описания через абстракцию, символ. Потому что проще, не нужно держать в сознании весь многомерный-многосложный объект – красное пятно, и достаточно. Поэтому символы в обществе. А поскольку люди тоже становятся программно-управляемыми, от того и символы в людях.

Машинные элементы должны быть функциональны и эффективны. Сами критерии функциональности и эффективности начинаются как объективные показатели, но по мере времени все более и более становятся показателями символьными и формальными.

Что у рыбки, в начале, то и у человека, в конце.

В поздних обществах символам уделяется огромное значение. Эстетика тоталитаризма – это эстетика символа. (От серпа и молота через свастику к доллару.)

Символ есть абстракция по сути. Одномерность имеет вершины и концентрируется в символах.

Символы – язык животных и машин.

Что противопоставляется символу? Ничего, символьность – это степень. Степень может только быть больше или меньше. Символ по возможности пытается слиться с числом, формализоваться машинно через число. А поздний человек массы может на число-символ восхищенно реагировать.

В позднем мире победившая технология вроде мы может обеспечить большинство человеческих потребностей. Вроде бы – на самом деле происходит наоборот. Нищета в наличии как раз при изобилии. Города становятся городами контрастов и т.д.

Материальное исчезает, потому что всё материальное переводится в символы – потому что символы понятнее, унифицированнее, и их проще хранить и обменивать.

Богатства и людей, и стран - во многом символьные. Символьные богатства от нищеты не помогают.

Символически-астрономические суммы хорошо смотрятся на символических счетах. Если их попробовать вытащить в материальный мир, всё это рассыпается. Металлическое золото обладает минимальной степенью символичности; но даже выброс этого золота обесценивает его ценность на выброшенную сумму.

Чем большими становятся деньги, тем более они становятся символическими; потому что они становятся неповоротливыми и начинают от всего зависеть. С другой стороны, государство делает деньги символическими, обладая возможностью их создания и контроля.

Люди в здоровом обществе менее склонны к символизму, чем в позднем нездоровом обществе или в недоразвитом обществе. Упрощенным и слабым мозгам проще работать с большей степенью символизма.

После себя цивилизации оставляют пустыни – и ландшафтные, и человеческие. Потому что став одномерными, они перерабатывают всё сущее в символы. Природные ресурсы, человеческие ресурсы, потом чужие природные и человеческие ресурсы сначала посредством потребительской массы преобразуются путем массового потребления в потребление символов и далее в символические величины, вроде символов на электронных счетах.

Символы постоянно становятся причинами массовых конфликтов. И чем более абстрактны и размыты символы, тем чаще. В поздних цивилизациях идет борьба за символы, которым вообще не могут найти определений. Чистая агрессия, происходящая изнутри людей, очень стремится найти какой-нибудь символ, чтобы более-менее через него оформиться, найти для себя рационализацию.

На символах можно делать деньги. До тех пор, пока их относительно мало. А когда все уходят в символы – их рынок обрушивается вместе с цивилизацией.

Финал: одномерное существо в состоянии психоза верещит символы. Чаще даже не символы, а против символов. Что в начале, то и в конце; как рыбка корюшка с пятном. А психозы для этого человека генерируются на любом месте, в том числе и на пустом, чтобы он на них отвлекался. Это относится к «зрелищам».