Глупость и жестокость

Низкий интеллект коррелируют с повышенной жестокостью.

Ограниченный интеллект очень часто оказывается низким интеллектом.

Глупость ведет к жестокости. Жестокость – это причинение лишних страданий, которых можно было бы избежать. Причинение необходимых для работы системы жизни страданий называется жесткостью.

Универсальный интеллект - основной инструмент взаимопонимания и понимания мира. Когда УИ поврежден, то добиться взаимопонимания и понимания становится очень сложно, почти невозможно.

Глупый коррелирует с жестоким, поскольку низкий интеллект приводит к ошибкам из-за непонимания ситуаций, которые ведут к жестокости.

Глупость ведет к жестокости, поскольку глупый не понимает, что от него требуется, и потому к нему самому применяется жесткость, которая в глупом обществе почти всегда становится жестокостью. Частое применение жестокости в обществе приводит к тому, что это применение становится нормой в большей и большей степени, что ведет к инерции, и норма жестокости постепенно ужесточается дальше.

В обоих случаях присутствует непонимание. Но непонимание – это свойство систем специалистов, это свойство систем с разными людьми, где люди не понимают друг друга.

***

Типичный пример неспособности понять другого человека: человек говорит, что сверлить зубы - это не больно, делать укол наркоза гораздо больнее. Потому что этот человек так чувствует. Действительно, есть очень малый процент таких людей, даже меньше процента. Человек не может представить (в силу проблем с рефлексией и абстрагированием), что кто-то другой может и чувствовать по-другому. Он будет считать, что другие его обманывают. Ведь для него истина очевидна. А далее можно представить миллионы взаимосвязанных людей, и у каждого подобные свои представления об очевидном. Кто-то предлагает запретить алкоголь, кто-то собак, кто-то слова "мама" и "раса", кто-то зубной наркоз. И еще до кучи сюда психозов, агрессии и паранойи.

Получается так, что непонимание приравнивается к глупости, потому что, как и глупость, ведет к неадекватному представлению реальности. И то, и другое приводит к жестокости – потому что от этого кто-то бессмысленно страдает. И более того, непонимание ситуаций рождает и глупость, и жестокость.

Уровень социализации неразделимо связан с уровнем понимания. Нет понимания – нет социализации, нет социализации – человек замыкается в своем состоянии до тех пор, пока накопленный психоз этого человека не взорвется в виде явного психоза.

Ненависть вызывается раздражением, которое в свою очередь происходит от непонимания. Ненависть к другим – предпоследняя стадия. Ненависть к себе – последняя стадия. Но ненависть к себе не избавляет от ненависти к окружающим.

Человек смотрит на людей и думает: какие же они идиоты. А люди смотрят на него и думают то же самое. В поздней цивилизации все они правы.

В поздней цивилизации возникает нехватка таких параметров универсального интеллекта, как абстрактное мышление и рефлексия.

Абстрактное мышление позволяет переносить страдание другого на себя, чувствовать от чужих страданий дискомфорт – это база эмпатии. Но чтобы собственно «переносить», нужна рефлексия, в данном случае подсознательная.

У людей с низким интеллектом абстрактное мышление обычно не развито. У рекомбинантов-специалистов случается то же самое. В среде массы эти два типа встречаются, и получается эффект синергии, умножения жестокости. Глупость и жестокость – неизбежные атрибуты поздней цивилизации, неизбежные атрибуты массы.

Еще источник жестокости – компенсация собственных дефектов за счет других. Чем дальше в цивилизацию, тем такой компенсации требуется больше, поскольку качество людей падает.

Плохое понимание компенсируется жестокостью. Когда человеку говорят, а он не понимает, приходится обходиться с ним жестоко. Бить по морде, например, пока не поймет. И с группами точно так же приходится обходиться жестоко – даже если такого желания нет.

Но поздние люди цивилизации тоже обладают плохим пониманием, и чаще еще худшим, чем понимание первых людей – потому, что они разные и не понимают друг друга. И поэтому плохое понимание точно так же компенсируется жестокостью; а поскольку понимание хуже, чем у первых людей, и с добавкой компенсационной жестокости, то люди цивилизованные оказываются более жестокими, чем люди дикие.

Еще появляется фактор машины, который всё время растет. Машина не жестока. Но ее действия не то что бесчеловечны, они нечеловечны и очень часто ведут к жестокости.

Человек тоже переводится в режим машины все больше. И становится машиной все больше. Он может творить дикие зверства, при этом совершенно не понимая, что он делает что-то плохое. Потому что он уже машина. У машин морали нет.

Растущая жестокость вообще поднимает норму терпимости к жестокости – терпимости к ней становится больше.

Для технологического успеха нужен высокий интеллект.

Чтобы быть высоким, интеллекту нужно быть в высокой степени абстрактным.

Чем выше степени абстрактности интеллекта, тем сильнее человек переживает состояние сострадания, поскольку это состояние происходит как абстрактный перенос чужого страдания на себя.

Разделить высокий интеллект и сильное чувство сострадания в массе людей невозможно.

Вывод: нации с высоким интеллектом – нации с максимальным чувством сострадания. Речь идет о национальном большинстве.

И это чувство сострадания не дает этим нациям вести войны, особенно жесткие, на уничтожение.

А если какие-то группы в нациях и ведут такие войны, то они напускают информационный туман, чтобы высокоинтеллектуальные-с-состраданием не протестовали против таких войн. Таким образом удалось напустить тумана и провести войну с Германией, но не получилось с Вьетнамом.

Еще одно следствие: у глупых наций уровень абстрактного мышления низок. Представители глупых наций не понимают чужую боль, в том числе и у своих. Глупые нации жестоки. Поэтому для их вразумления, и для управления ими приходится применять жестокость – иначе они не понимают.

Молодые нации не жестоки, хотя часто провозглашают свою жестокость; далее они перестают провозглашать жестокость, оставаясь не жестокими; после середины пути качество падает, интеллект и абстрактное мышление начинают падать, нация становится более жестокой, но в этот момент она начинает провозглашать гуманизм, иногда до степени патологии. Старые, выродившиеся нации становятся жестокими.

Да, представить себя на месте другого человека (основной элемент социального интеллекта) – для этого тоже нужны та же способность к абстрактному мышлению.

Число формальных проявлений гуманизма достигает максимума развития своих форм к тому моменту, когда общественная биологическая база гуманизма (его содержание) оказывается исчерпанной; в результате он повисает в воздухе, что и приводит к бесчеловечному обществу, в котором провозглашается, более, зверски навязывается гуманистическая идеология. Так получается совпадение, что когда много и официально говорят о гуманизме, то к человеку относятся хуже, чем к скотине. Что дает повод говорить собственно о гуманизме как об обманной идее, что, конечно, не верно.

При формальной ценности человеческой жизни ее реальная ценность падает, жизнь начинает цениться все меньше и меньше, и в конце уступает по ценности чистой идее стандарта этой жизни. И далее – утилизация людей нестандартных и ненужных для единой машинной системы.

Первая причина падения ценности человеческой жизни – потеря в массе УИ. Гуманизм сцеплен с общем интеллектом; если в УИ выбиваются детали – гуманизм не будет восприниматься. Вторая причина – чем выше собственно интеллект, тем автоматически выше уровень сочувствия-эмпатии. (Сцепление происходит через способность к абстрагированию: кто хорошо абстрагируется от вещей, у того высокий уровень абстрагирования; а у кого высокий уровень абстрагирования – те абстрагируют наблюдаемые страдания других людей, в том числе на себя.) Поэтому высокоразвитым народам очень трудно уничтожать низкоразвитые. Уничтожают, конечно, но никогда в этом не признаются, даже себе. Индейцев восстановили, да. Ещё технологию создали – проблему выносить за кадр, чтобы не травмировать обывателей.

На самом деле с тем, как деградирует человек, с тем, как он утрачивает человеческое, то человеческого в нем становится всё меньше. И поскольку это так, то и цена уменьшенного человеческого уменьшается. Люди теряют качества. Людям свойственно уходить св сторону от негатива, и таким уходом выступают все более и более – параллельно деградации – заглушающие вопли о ценности человеческой жизни. И еще одно психопатическое проявление – одиночные акты совершенно неоправданного гуманизма к преступникам; это одни и типов компенсации.

Уровень эмпатии растет параллельно с уровнем интеллекта; потому что в общем растет способность к абстрагированию, и в рамках этой способности – часто неизбежная способность переносить чужие страдания на себя, наблюдателя. Людей перестали есть, хотя это не практично – первое следствие. Сначала интеллекта для реального гуманизма ещё не достаточно; в конце его уже не достаточно. Выходит так, что реальный гуманизм имеет пик, примерно на 2/3 – ¾ истории культуры-цивилизации. В отличие от формального гуманизма, который только растет. (Например, пик гуманности в европейских войнах – 18 век.)

Для эмпатии-сочувствия нужны все виды интеллекта, т.е. универсальный интеллект. Нужно сначала распознать состояние другого человека, потом должно включиться абстрагирование, потом возникнуть состояние восприятия. Но универсальный интеллект в цивилизации исчезает. И вместе с ним исчезают способности к эмпатии сочувствию. То, что поздние цивилизации равнодушны к людям – это общее место; но кричат о гуманизме больше других.

Формализм побеждает – формально ценность жизни взлетает до небес, но реально она начинает стремиться к нулю. Конфликт решается путем вытеснения негативной информации из сознания.

Люди становятся слишком дороги и слишком дешевы одновременно. Социальная система навязывает к человеку множество наценок; и именно из-за этих наценок люди и оказываются дороги. Но поскольку из-за наценок возможность их использовать падает, их востребованность падает, и люди одновременно становятся слишком дешевы, поскольку не нужны.

Человек ко всему привыкает. Человек постоянно абстрагирует реальность, волей-неволей, и выводит среднее, которое и становится нормой. Нормы положительный вещей все время падают, потому что по множеству причин обесцениваются. Например, торговцы зрелищами пытаются спекулировать на остатках эмпатии, в результате этот остаток крайне быстро заканчивается, потому что мера страдания в зрелищах должна постоянно расти. Она и растет, в результат нормой становится минимальный уровень эмпатии, иначе будет постоянный психоз на её почве.

Машина – это средство. Человек – вроде бы цель. Но реально человек, вернее, большинство людей, оказываются не целью. А только средством. Средства используются. И для использования подвергаются трансформациям с целью оптимизации.

Не обязательно быть рабом чьим-то. Можно быть рабом обстоятельств, например, можно быть рабом собственного земледельческого процесса. По сути – средством для поддержания этого земледельческого процесса.

Борьба идет за то, кто будет машиной и средством, а кто хозяином и целью. Например, живая нация использует государство – набор структур - как машину. (Речь не идет о захвате государства группой лиц). Но когда нация превращается в массу, масса оказывается не в состоянии использовать государство – набор структур – как средство, и тогда набор структур становится целью, хозяином, а масса – средством, машиной для государства.

***

Дрессировка – это процесс прошивки программы. Под дрессировкой понимается задание культурных норм через дискомфорт, чаще всего через боль.

Под воспитанием обычно понимается задание культурных норм через объяснение. Если не понимают через объяснение – смотреть пункт дрессировка. Для воспитания нужен относительно высокий интеллект и воспитателя, и воспитуемого. И нужно их взаимопонимание через универсальный интеллект. А если такового интеллекта уже нет, то опять только дрессировка.

Дрессировка годится только для прошивки простых задач. Поэтому сложные эффективные системы на дрессировке не построить, они в дрессировку упрутся как в потолок.

Выходит так, что невозможность воспитания ведет к дрессировке, а поскольку дрессировка – процесс машинный, то ведет к машинизации, причем на довольно низком уровне.

Машина подлежит дрессировке. Человек – воспитанию. Машина в человеке тоже подлежит дрессировке. Если перепутать – возникнет очень серьезное непонимание, с нежелательными последствиями. В позднем необществе непонимания путаница постоянна, оно и происходит.

Есть люди-зверушки, которые не понимают воспитание, и которых можно только дрессировать.

Воспитание (в данном случае – через объяснение) возможно только в том случае, если есть общее понимание, а для понимания нужен универсальный интеллект. Получается так, что людей с разным, специальным интеллектом воспитывать невозможно по причине взаимонепонимания, в результате единственным возможным воздействием оказывается дрессировка. Что приводит или к невозможности привить культурные нормы, или к озлоблению дрессируемых, а чаще к обоим результатам.

***

Человеческое становится проблемой, потому что мешает машинам-коллективам и машинам-людям функционировать – и внесением сложности, и внесением человеческой ненадежности.

За стадией утраты человеческого представления о жизни следует обязательная стадия выравнивания – унификации и стандартизации, когда новопридуманные нечеловеческие представления навязываются людям. Когда людям навязывается нечеловеческое, они обычно чувствуют боль.

К этому времени боли накапливается очень много. Люди поздней цивилизации обладают худшим здоровьем. Люди плохо друг друга понимают – интеллекта нет. Из-за проблем с абстрагированием и рефлексией нет сострадания. Кругом машины. Перспектив у умирающей цивилизации нет. Везде боль – от боли физической до боли метафизической.

Поздняя цивилизация (как, впрочем, любая поздняя группа) – это ад: это боль, страдание, ужас, деструктурирование всего человеческого. К внутренней боли вырождения добавляется внешняя боль взаимодействия; любое действие между людьми, болезненными и лишенными взаимопонимания, приводит к новой боли.

Культура-цивилизация, да и любое большое общество проходит путь от высшей формы управления с помощью морали к низшей форме управления с помощью боли. По дороге она проходит стадии чести, верности, власти, денег, страха.

Поскольку пряников все-время нехватка, для дрессировки остается только кнут. А когда применяется только кнут, пряников никогда и не будет.

Вся деятельность ведет к непониманию, жестокости, раздражению. Все эти пункты усиливают друг друга. Из этого состояния бытия и рождается мысль о непричинении страданий как о главной идее. И к отказу от деятельности, поскольку она причина страданий.

Почему будущее никому не нужно и не интересно? Потому что люди чувствуют нарастание боли – и с возрастом, и с поколениями – и они не хотят этого дальнейшего нарастания при понимании, что оно неизбежно.

Поздние цивилизации обладают максимально совершенной техникой, позволяющей освободить труд большинства людей. И спрос на труд происходит не как спрос на выполнение работы, а как спрос на издевательства над людьми под видом труда.

Боль и страдания становятся тоже товаром; чужая боль облегчает собственную. А поскольку боли много, её становится нужно еще больше. Боль вполне естественно встраивается в цепочку одномерных конвертируемых единиц – вместе со страданием, унижением, деструктурированием и тому подобными потребительскими товарами будущего.

И это не какая-то отдельная, «плохая» группа это проводит. Это проводит большинство, масса. Ей и самой больно, деградация и дегенерация все-таки, и через этот ад она пытается снизить эту боль. Но помогает плохо, порог отсечения боли возрастает, приходится творить еще большую боль. Боль становится аналогом товара, причем ходового, и встраивается в пространство одномерности и тоталитаризма. Если с моралью покончить окончательно, то разные виды боли появятся на полочках с товарами. Для представителей власти – скидки.

Из массы получается собрание калек, в котором каждый кричит о своем страдании, пытаясь заглушить всех других. Чтобы хоть кого-то было слышно, например, начальство, создается целая система распределения и регулирования боли. Естественно, государственная, централизованная и социалистическая. Боль нормируется, стандартизируется, она становится еще и шоу – от цирковых представлений до ночных ковровых бомбардировок городов. Со временем масса проходит очередной порог боли за очередным, уже не действующим, и становится все более жестокой.

Что такое дискуссия разных людей массы? Один начинает ныть: «нога болит, нога болит...» Другой приходит в бешенство и начинает вопить: «врешь, гадина, нет, рука болит, рука болит!» Потом они бросаются друг на друга и пытаются вгрызться в глотки друг другу. Где это увидеть? Почти в любом социальном или политическом интернет-обсуждении.

Проблема определения скотины как машины в том, что она чувствует боль и что она страдает. Для превращенного в скотину человека чувствовать боль – это последняя способность и последнее ощущение.

Обычно люди убегают от боли. Но после множеств неудачных попыток убежать некоторые начинают бежать на боль. В свое время люди сознательно шли на то, чтобы их скармливали львам на арене, тоже не от хорошей жизни. Смерть – это культурное, высшее, приобретенное, очень многие люди смерти не боятся. Боль – это биологическое, низшее, базовое, и все люди боятся боли.

В конце процесса у людей не остается ничего человеческого, кроме страдания и боли. И это тоже главная причина, по которой цивилизации прекращаются. Продолжение жизни видится продолжением боли. Продолжать такое действительно не стоит.